В кают-компании было тихо и пустынно: первая смена давно закончилась, потому те, кто своё отработал, уже мирно спали, а те, кто заступил на вахту, вовсю занимались делами. Впрочем, это и к лучшему: к репликаторам не тянулись длинные очереди, а вместо гула голосов слышалось, как мерно гудят системы жизнеобеспечения корабля.
За первые три недели миссии не случилось ничего необычного. Всё шло настолько гладко, что навигатору, по сути, было нечем заняться. Расчёты требовали концентрации внимания, но занимали едва ли треть рабочего времени. Потому на долгие часы Чехов был предоставлен самому себе, и если раньше он был бы рад возможности почитать что-нибудь полезное или покрутиться по сторонам, раззнакомиться с коллегами, попрактиковаться в английском (отличный предлог для болтовни на рабочем месте!), то сейчас он без удивления обнаружил, что ни одна из этих перспектив не прельщает так, как должна бы. Хотелось сидеть, тупо уставившись на мерцающую сигналами консоль, и пережёвывать в сотый раз одну и ту же мысль.
Если коллеги и заметили, что обычно сияющий русский мальчишка вдруг впал в хандру, а от постоянного недосыпания обзавёлся синяками под глазами и нездоровым оттенком кожи, то значения этому не придали. Зря. Потому что Чехов чувствовал себя несчастным, одиноким и очень, очень виноватым. И что делать с этим, понятия не имел.
Ожидая, пока репликатор сгенерирует что-нибудь утешительное (вкусное, русское, калорийное и, соответственно, очень вредное), Чехов пролистывал текстовые сообщения недельной давности на своём коммуникаторе.
>> нет, ну ты подумай, даже к лучшему, что так получилось/
>> если бы ты спас мамашу вулканца/
>> его бы не выбесил кирк/
>> если бы кирк его не выбесил/
>> он бы не занял место капитана/
>> и тогда вы бы не кинулись спасать землю/
>> и мы бы с тобой сейчас не переписывались/
>> а вся федерация превратилась бы в кучку пыли/
>> так что всё к лучшему, приятель/
Чехов снова болезненно поморщился и спрятал коммуникатор. Если он настолько отчаялся, что решил поделиться наболевшим со школьным товарищем, с которым толком и не дружил, то… да, он действительно отчаялся. И это цинично-логичное обоснование, почему Чехов не должен винить себя в смерти Аманды Грейсон, только угнетало ещё больше. Будто можно спокойно радоваться тому, что миллионы выжили, если ты не смог спасти одного!
Да, говорили, он и так сделал почти невозможное. Да, русский вундеркинд доказал, что чего-то стоит. Но как быть с тем простым фактом, что это он убил человека?
Не специально, конечно. Трибунал его не ждёт. И термин "преступная халатность" ни разу не прозвучал ни в отчётах, ни на словах. Наоборот, кажется, его, Чехова, поначалу пытались ободрить и похвалить все, кому не лень. Но это не сработало.
Оставался один способ облегчить душу – поговорить с тем, перед кем он виноват больше всего.
И Павел, собравшись с духом, попытался попросить прощения у вулканца. Увязался за ним в одном из коридоров Академии, ещё до возвращения на корабль, когда энсин думал, что другого шанса поговорить не представится. Остановил и с ужасным от волнения акцентом что-то постарался объяснить. Но, естественно, безуспешно. Чехов плохо разбирается в эмоциях людей. Эмоции вулканцев - если таковые существуют - оказались неразрешимой загадкой. И то, что было сказано в ответ на его неловкие извинения, хотя Паша и не помнит дословно, показалось предельно вежливым эквивалентом "Отвали от меня, пожалуйста". Само собой, избавиться от мерзкого ноющего ощущения в области сердца - угрызений совести - этот разговор не помог.
Когда мистер Спок вернулся на "Энтерпрайз" и занял пост коммандера на капитанском мостике, с одной стороны, появилось сколько угодно шансов снова извиниться. С другой, нельзя же каждые пять минут подходить к человеку, пережившему трагедию, и эгоистично требовать отпущения грехов?
Так Чехов обнаружил, что совесть - очень противная, настойчивая и неутомимая штука.
«Думай, Пашка, думай. Паршивый же из тебя гений».
Но решение не приходило, а бессонница продолжалась. Собственно, из-за неё он сейчас слонялся по кораблю вместо того, чтобы отдыхать.
Когда Чехов уже лавировал между стульями с подносом, заваленным пампушками с хреном, в поисках какого-нибудь укромного угла, он заметил лейтенанта Ухуру. Она сидела в стороне спиной к залу, так что Павел не понял, обедает девушка или взяла работу "на дом". Сперва он даже не мог объяснить себе, почему вдруг развернулся и направился прямиком к Ухуре, но на полпути пришло озарение. Наконец!
Все знают, что Ухура и Спок встречаются, или что там у них происходит (Паша не сплетник, но слух у него неплохой, и даже в подавленном настроении он не может просто взять и не слышать то, что говорят на мостике).
Ухура, хотя и напоминает гордую Амазонку из древнегреческого мифа, - ко всем, кроме капитана, добра. Она красиво, иногда даже ласково улыбается. И пусть идея поговорить с ней не такая уж хорошая, это лучше, чем позорно навязываться к коммандеру Споку или жаловаться тем, кому вообще всё равно.
- Лейтенант Ухура? - он не знал, попросить ли разрешения присесть или продолжить топтаться радом с подносом наперевес. Это неловко и стыдно, но что поделаешь? – Простите, что беспокою, но вы могли бы уделить мне несколько минут? Я недолго. Это… - Чехов запнулся и почувствовал, что неотвратимо краснеет. Он не думал, что начать этот разговор будет так трудно. – Это очень... личный вопрос.

То, что Ухура сразу отложила свои дела и смотрела на него так... по-доброму? - почему-то не ободрило вовсе. И вообще, Паше начинало казаться, что он намеревается совершить какую-то большую подлость. Или гадость. Что-то, уже заранее заставившее его совесть пока что сыто и лениво, но уже заворочаться где-то глубоко внутри. Наверное потому он, и так не особенно гордый своей координацией движений, едва не опрокинул поднос, произвёл кучу шума, пытаясь ногой отодвинуть стул, несколько раз глупо кивнул, и только смутившись и раскрасневшись до цвета варёного рака, мысленно отшлёпал себя по щекам и сказал веское "Хватит".
После этого Чехов сделал всё правильно: поблагодарил ("Спасибо, лейтенант, я и правда присяду"), поставил поднос подальше от девушки (не всем нравится запах чесночных пампушек), тихо отодвинул стул и наконец-то шлёпнулся напротив.
И эта простенькая последовательность действий отняла последние силы.
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: теперь пришло время приступить к анонсированному личному вопросу. Если лейтенант Ухура правда встречается с коммандером, то ей должно понравиться чёткое, логичное и без лишних сентиментальных подробностей изложение вопроса. Увы, мысли никак не выстраивались по порядку и состояли сплошь из тех самых запрещённых сентиментальных подробностей.
Под внимательным взглядом девушки Чехов окончательно потерялся. Язык прилип к нёбу, во рту пересохло, но молчать дальше становилось неприличным. Потому Паша кашлянул и решил действовать "на авось", то есть хотя бы начать - а дальше уж как получится:
- Простите, я не хотел вас отвлекать...
"Так, хорошо, но это я уже говорил".
- ...или расстраивать. Просто мне не к кому больше обратиться с... этим вопросом.
"Всё ещё хорошо, но уже размыто. Ближе к теме".
- Я знаю, что вы со Сп... с коммандером... вместе? - "Так, я теперь это звучит, будто я шпионил". - То есть не я знаю - все знают, - "Ох, Господи, так звучит ещё хуже! Вдруг они собирались держать всё в тайне?" Паша постепенно начал паниковать. Русский из него тоже вышел паршивый - знаменитое национальное "авось" не действовало абсолютно. - Простите, наверное, нам не полагается знать, но все говорят, что... - он окончательно запутался; смотреть на собеседницу было стыдно и почти страшно, потому он с глухим ударом опустил голову на стол. - Простите, - пробормотал он в складки скатерти и несколько раз вздохнул, - Я не имел в виду ничего плохого, просто вы единственная, кто... - "Знает, что творится в голове у Спока? Понимает, что тот чувствует?" Опять не то. Всё не то. От бессилия Чехов готов был расплакаться, как маленький, или убежать в закат, имейся такой в наличии. Стыдно. Почему нельзя было обдумать эту беседу заранее, а не бросаться в неё, как в омут? Почему говорить о рабочих проблемах всегда настолько проще, чем о своих чувствах? - Вы единственная знаете коммандера, и мне очень нужна ваша помощь, - наконец!
"Лишь бы он меня простил".
- Я уже пытался говорить с ним, но это не помогло.
Конечно, он всё это заслужил. И молчание коммандера, и угрызения совести, и, определённо, раздражение со стороны Лейтенанта Ухуры (после такой-то речи!), но пока надежда ещё теплилась. Паша поднял голову и с опаской посмотрел на собеседницу: стоит ли продолжать?

Удивительно, но, судя по всему, лейтенант Ухура не собиралась убивать его на месте. Или подавать жалобу за наглое вмешательство в личную жизнь и клевету. Или делать ещё что-нибудь, что, по мнению Паши, прямо сейчас он всячески заслуживал.
Конечно, когда Чехов поднял голову и первым делом увидел еле заметную улыбку, спрятанную в уголках губ, он на мгновение запаниковал ещё сильнее, залился краской, потом побледнел - а после присмотрелся и понял, что над ним не смеются. Что когда-то так же на него смотрела мама - терпеливо, спокойно и ласково, когда не по годам смышлёный, но неуклюжий карапуз учился завязывать шнурки. Нет, конечно, между лейтенантом Ухурой и его матерью было мало общего, но какая странная мысль ни придёт в голову, когда ты на грани нервного истощения?
Но самым удивительным было то, что его на самом деле слушали. И даже пытались разобраться в том, что растерянный Чехов ("типичная иллюстрация врождённой социальной неловкости", как сказал бы его школьный учитель ксенопсихологии) успел наговорить столу, не глядя на собеседницу и меняя окраску, как хамелеон.
О чём он хотел поговорить с коммандером?
Хороший вопрос. Главное, правильный.
Ответ на него Паша чётко не сформулировал до сих пор: об Аманде Грейсон, о её гибели, о степени вины слишком юного и слишком много на себя взявшего энсина, который в тот самый момент сидел за пультом транспортаторной, о том, горюет ли Спок, как горевал бы Чехов, будь на месте Аманды кто-то из его родных (эту мысль парень испуганно отгоняет - "Не дай бог"), и о том, что он, Паша, может сделать теперь.
Правда, то, что так складно звучит в мыслях, на языке превращается в кашу.
- О том... - Чехов отвёл взгляд в сторону, но вдруг понял, что чувствует себя спокойнее, когда смотрит на Ухуру. - О том, что произошло месяц назад. Когда был уничтожен Вулкан. Это ведь я тогда... всех растолкал в транспортаторной, занял чужой пост, был уверен, что смогу навестись лучше - а в итоге... - Паша снова вспомнил выражение лица коммандера, когда тот материализовался на платформе, протянутую в пустоту руку - и болезненно поморщился. На месте Спока он бы точно расплакался. Или накричал. Или попробовал набить физиономии тем, кто совершил эту фатальную ошибку. Но коммандер просто отвернулся и ушёл. - Я очень виноват. Это как будто... как будто я убил человека, понимаете? Я пытался попросить прощения или... не знаю, всё равно это бесполезно. Коммандер Спок меня никогда не простит.
"Да и я себя тоже".
Паша даже не заметил, что наконец-то смог собраться с мыслями и попросить о помощи. Всё казалось безнадёжным. Но на сей раз его хотя бы выслушали. И ему скажут правду - пусть и горькую, ведь Ухуре не всё равно. Она не бросит безразлично, что, мол, всё к лучшему, потому что не может быть к лучшему, когда мелкий русский энсин фактически убивает мать твоего любимого, так?
Совесть жалила по-прежнему. Раньше Паша никогда не поверил бы, что дойдёт до такого, но если бы Ухура в этот момент сказала, что искупить вину можно только отправившись в открытый космос без скафандра, он бы сделал и это.
- Пожалуйста, лейтенант, скажите, - он умоляюще посмотрел на девушку, готовый ко всему, - что мне делать?

Отредактировано Pavel Chekov (2013-07-22 14:02:22)

«Павел?» - его так давно никто не называл по имени! Хочется поблагодарить Ухуру за это слово, в котором теплоты больше, чем в сотне дежурных фраз поддержки - но он не знает как, потому молчит.
Паша всегда плохо разбирался в людях: в конце концов, он всего лишь ребёнок, который слишком рано вырос и оказался в мире взрослых людей и трудных решений; всю свою жизнь он решал задачи, недоступные сверстникам, и сталкивался с проблемами, им непонятными. Отсюда и эта социальная неловкость, которую он даже не пытается прятать, как бесполезно прятать огромного розового слона с бантом на боку, припаркованного посреди капитанского мостика. У Чехова в жизни всё не так, не с того конца и не в той последовательности, как у нормальных людей. И единственный способ хоть как-то выжить в этой странной реальности – это перестать просчитывать людей, как уравнения, и положиться на интуицию. В итоге к семнадцати годам эта штука не то чтобы действует безотказно, но исправно подаёт сигналы тревоги – или затихает в минуты безопасности, как сейчас.
Вдруг думается, что лейтенант Ухура выбрала не ту профессию. Да, Паша знает, что она – отличный специалист в области лингвистики. Но ему кажется, что из-за увлечения языками Ухура оставила в стороне самый главный, самый свой яркий талант – доброту.
- Он ведь и вам ничего не говорит, да? – это вырвалось совершенно случайно. Пока Чехов слушал слова собеседницы, он на какой-то момент забыл, что начал этот разговор ради себя – отвлёкся, задумался. – Простите, но вам не… не больно - вот так?
Слишком личные вопросы, которые даже произнести трудно, но поздно пугаться и отступать. Кроме того, Чехову кажется, что ответы объяснят многое, снимут бессонницу, успокоят тупую боль. Он вдруг понимает, что в истории этой трагедии сам он – всего лишь второстепенный персонаж, что его страдания и пляски с бубном вокруг собственной вины и разбереженной совести – блажь и ребячество. Что даже коммандер и его горе – это только одна сторона монеты. На другой же стороне – Ухура, с её терпением и спокойствием, Ухура, которая, очевидно, не бегает за Споком с извинениями и расспросами, чем бы ему помочь или как загладить вину; Ухура, которая, хоть вулканец и предпочитает скорбеть в одиночестве, всё равно молчаливо несёт добрую половину его бремени, не навязываясь, не теряя присутствия духа и не впадая в истерику – иначе за последние недели они могли бы сколько угодно раз расстаться – ан нет.
Чехов и до этого разговора понимал, что, будь его вина объективным фактом, логичный до мозга костей коммандер не постеснялся бы подать иск и начать процесс против энсина. Но вины нет. Есть только простое наивное желание - вернуться в прошлое, подстелить соломки, перестраховаться и спасти абсолютно всех. Глупое, иррациональное, нелогичное и, наверное, не доступное вулканцу желание.
Однако благодаря этому разговору Чехов понял – или почти понял – что-то куда более важное, только пока не смог выразить это словами.
Потому что - вот есть Ухура, которая, конечно, хотя бы раз тоже хотела повернуть время вспять. Но она может улыбаться. И терпеливо находиться рядом с человеком, который даже не способен толком оценить её доброту – только принять как нечто само собой разумеющееся. «Так ли не способен?»
Чехов прячет дрожащие руки на коленях под скатертью. Он не хочет выглядеть потерянным капризным ребёнком, особенно перед этой девушкой. «Не намного старше. Зато насколько сильнее».
- Вы ведь тоже пытаетесь, как лучше…
«…но как вы понимаете, что он никого не винит?»
Чехов не знает, что ещё добавить. Он и так наговорил до неприличия много глупостей. Оставалось надеяться, что Ухура поймёт.

- Кажется, я понимаю, лейтенант. Я был… неправ?
Паша знает, что перфекционистом быть плохо, и что желание сделать всё идеально и понять каждую деталь любого дела когда-нибудь не доведет его до добра. Зато нет большего удовольствия, чем услышать тихий щелчок где-то на задворках сознания – и вдруг найти решение трудной задачи. Доказать признанную недоказуемой теорему. Сложить белый паззл. Поставить очередной заоблачный рекорд в трехмерном тетрисе…
Хотя, это всё, конечно, здорово, но он, Чехов, вроде бы и так должен это уметь. Нет особой заслуги в том, чтобы мальчишка с непропорционально высоким IQ решал хитрые задачи, работал навигатором на одном из лучших звездолётов Флота и обыгрывал всех желающих в тетрис. Да, этим можно гордиться, но отстранённо и не всерьёз - так же, как своей расовой принадлежностью или тем, что у тебя две ноги и десять пальцев на руках.
Чем Паша будет гордиться, так это тем, что понял сейчас из разговора с лейтенантом Ухурой (если можно назвать нормальным разговором его куцые вопросы и её обстоятельные ответы).
«Не важно, насколько мне плохо».
Да, Чехов ещё долго будет винить себя и просчитывать варианты, как в той ситуации мог хоть что-то исправить. Но не так бессмысленно: не блуждая ночами, как зомби, по коридорам «Энтерпрайза», не пытаясь заесть печаль горой чесночных пампушек, не наблюдая постоянно, как какой-нибудь сталкер, за коммандером – вот он повернулся, вот вскинул бровь, вот наклонил голову, но что это значит? он злится? или горюет? или ему всё равно, или?..
«Хватит, честное слово, хватит уже».
Из любых ошибок нужно извлекать уроки. Даже если фактически это не было ошибкой, если он сделал всё, что на тот момент мог. Значит, в другой раз сможет больше и лучше. Значит, нужно на обратном пути зайти в инженерную, к этому немного пугающему новому механику, Скотти, и высказать кое-какие мысли по поводу улучшения системы наведения в транспортаторной. В конце концов, этот парень смог переместиться на корабль, идущий на варпе! Он специализируется на том, чтобы решать невозможные задачи с одним паяльником и кучкой перегоревших клемм на руках. Фигурально выражаясь. Чехов не механик, не в курсе; и хотя в последние дни, мучаясь бессонницей и чувством вины, он набросал несколько соответствующих уравнений для подпрограмм, реализовать их технически без квалифицированной помощи вряд ли сможет.
Паша понял, что рано складывать руки. Что искать у коммандера заверений в том, что он, Чехов, не виноват, что может спать спокойно, может расслабиться и забыть о своей беспомощности, стоившей человеку жизни, - это пустая трата времени. У Спока есть Ухура, достаточно сильная и терпеливая, чтобы помочь ему с его почти незаметным постороннему глазу горем. Каждому своё. Павел – не тот, кто должен кого-то утешать (он не умеет, он ещё по-детски эгоистичен). И не тот, кто должен тратить время на бесполезные извинения; что он действительно может сделать – так это работать лучше, не сдаваться и гарантировать, чёрт возьми, да, именно так – гарантировать, что больше никто не умрёт вот так, из-за какого-то самоуверенного русского болвана и какой-то дурацкой недоделанной программы.
- Спасибо… Простите, что наговорил лишнего, я правда не хотел вмешиваться ни в чьи дела, просто так… получилось, - хотелось объяснить Ухуре всё, что за последние несколько секунд пронеслось у него в голове, всё, что он понял и принял благодаря ей, но это было трудно, даже, наверное, труднее, чем попросить о помощи. - Знаете, вы правы, я не должен был… сдаваться. Мне кажется, наверное, если бы даже коммандер сам сказал мне, что я ни при чём, я бы не поверил, - он застенчиво улыбнулся, внезапно стыдясь себя и глядя куда угодно, только не на собеседницу. – Мне надо было сразу что-то сделать. Но не для прошлого, а для будущего.
Паша перевёл дух. Он чувствовал, как краснеет, и знал, что теперь уже не сможет долго усидеть на месте. Прилив энтузиазма и желания что-то делать, прилив, который он не испытывал ох как давно, настойчиво и непреклонно тащил в сторону инженерной.
Но уйти, не поблагодарив, как следует, он не мог.
- Спасибо вам большое. Я так рад, что с вами поговорил, - он опять почувствовал себя немного виноватым: Ухуре приходится не только помогать Споку, ей пришлось ещё выслушивать и его, Павла, проблемы. «Это не честно». – Это было не честно, что я пришёл к вам за помощью. Не справедливо. У вас много своих… трудностей, а тут ещё я. Но если бы не вы, я бы, скорее всего, подал в отставку и вернулся в Академию, занялся наукой… Теперь я хотя бы знаю, что ещё сделал не всё, что мог. Я буду стараться, лейтенант! – Паша ждёт ответа, но ему так не терпится добраться до инженерной и начать претворять свои планы в жизнь, что он почти подпрыгивает на стуле от нетерпения.